Какие извилистые речки в тайге! Кто знает? Кто бывал на малых речках? Все бывали! А на Самой Кривой Речке, которая по тёмному бору моей сказки петляет? Кто проплывал в долблёнке, в обласочке [облас — лодка, выдолбленная из ствола дерева], в просмолённой лодочке? Никто из нынешних не плыл, заросшим бережком не ходил. Тогда садитесь в мой большой облас! Он внутри скоблен чисто-чисто, дожелта. Будто солнышко со дна просвечивает! В лодке рыба была, и траву лодка везла. А промыли, просушили — ребятишек приняла…. Над ними небо ясное и высокое. Речка узкая и глубокая. Смирно в обласе сидите! На воде нельзя баловаться! Не то сразу к берегу пристанем, и историю, которая на Самой Кривой Речке случилась, никогда не узнаете.
А история произошла знатная!
Вот здесь, где шиповник растёт, где он алым цветёт и розовым, малиновым и белым распускается и где красные лепестки с высоких кустов, как мотыльки, на быструю речку слетают, стояла давным-давно избушка-землянушка. Три сосновых венца над пригорком, а крыша берестой крыта и дёрном — землей, которую трава корнями скрепила. В одном углу крыши отверстие, через него дым очага струится. И тепло уходит. Так бы в морозы выстывала совсем избушка, если б хозяева в холода не закрывали на ночь дымовое отверстие сеном. Вот как жили!
В оконце вместо стекла льдинка зимой стояла, а летом рыбья шкура. Но в окошко хозяева отродясь не глядели. Некогда им было! Хозяин рыбу ловил, зверей и птиц добывал. Хозяйка еду припасала, как просушит да провялит — в амбаре припасы развешивала. И хоть работали оба с утра до ночи, жили впроголодь — оставляли запас на чёрный день. Ведь детей у них не было! А случись заболеть, некому будет принести для них даже горсточку малины или золотистого карася для целебной ухи, от которой быстро поправишься.
Вот однажды свалила хворь сразу хозяйку и хозяина. Стал муж корить жену:
— Был бы у нас мальчик, рыбы бы наловил, глухаря бы принёс.
Жена заплакала:
— Была бы у нас девочка, возле очага меня заменила бы. Воды принесла.
— Нет, лучше мальчик! — рассердился больной хозяин.
— По мне, так девочка лучше, — не сдавалась хозяйка.
С той поры начались у них споры да рознь, так и состарились, а детей не нажили.
Хозяин стариком стал — дорогу на Обь узнал. Раз в год ездил, пушнину у купцов на муку менял. Хотел как-то среди своего народа в сыновья сироту взять. Не отдали сородичи мальчика. Будущего кормильца кто отдаст? Посмеялись ещё: обойди маленьких людей — мышиный род и племя лягушки, будут у тебя внуки и внучки.
Старику запало. Поплыл он по Самой Кривой Речке вверх по течению, потом до устья спустился. Повеселел старик! Отчего? Старуха не знает.
И мы не знаем.
Поплывём дальше по речке сказки — узнаем!
Ворчит старуха на старика, верх взяла:
— Как у зверей у нас внучат нету. Пропадёт мое горячее сердце! Некого приласкать, некого угостить. Как шить-вышивать — некому показать.
Старик сердится:
— Я где внучат возьму? Просил на Оби, народ насмехается: вырастил бы сам!.. Наверное, дети как солнце — морозы перетерпишь, голод вынесешь, потом солнце обогреет. И дети так же появятся. А покуда, видно, мало мы горя приняли.
Стала бабушка голодать и мёрзнуть. Думает старенькая — сделаю по стариковскому слову. Потерплю всяких невзгод, чтобы внучата были. Может, дадут где деду внучку ли, внука.
А старик домой редко заглядывает. Ему неведомо, что хозяйка чудит! Исхудала старушка, еле ноги переставляет, а на старика любо глядеть. Крепкий, смуглый, щёки красные, будто подснежной клюквой намазаны. Вернётся с рыбалки — песни поёт.
«Почему веселится? — думает хозяйка. — Ну-ка, послежу!»
А дело зимой было.
Ушёл дед, чуть рассвело. И баба надела лыжи, по его следу отправилась. Шла, шла, видит: вверх по речке к месту лова лыжня свежа, а повыше в бор, к болоту, след ещё новее.
«Дай, — думает, — пойду в бор, не иначе, старик за весельем туда ходит».
Шла, шла, по бору лыжня свежа, а вниз по речке след совсем парной.
«И вниз хоть до устья Самой Кривой Речки дойду! — загадала бабушка. — Верно, и туда мой хозяин за весельем ходит».
Зимой денёк недолог. Засинел воздух. Сосны в бору заснежены, одна к другой прижались. Потеряла старуха след. Только было две широких полосы от камусовых мужских лыж — ни одной полоски не видно. Заплакала старая хозяйка. Подломились её ноги.
Вот сидит она на своих лыжах возле болотной полыньи, плачет. Не замерзло озерко-болотце. Вгляделась старушка в чёрное оконце, и привиделось ей — в глубине избушка стоит. Точь-в-точь как у неё со стариком над Самой Кривой Речкой. У избы куча мороженой рыбы свалена, девочки рыбу в амбар стаскивают. Все девочки в зелёных шубейках-сахах [саха — женская шуба из меха, шкурок или сукна]. Глазастые! Как зелёные озерки глазищи! И весёлые!
Смеются девочки, рыбу носят и щебечут:
— Мама Лягушка, вот язь так язь! Мама Лягушка, вот щука-щучища! Мама Лягушка, толще этого окуня разве осётр в Оби!
Перетаскали девчонки всю рыбу в амбар, сели на порог и заревели в голос:
— Мама Лягушка, нас дедушка опять обманул! Сказал, под рыбой нашу бабушку спрятал. Нет никого! Нету бабушки! А-а-а!
Вышла мама Лягушка в зелёной сахе-шубейке. Глазастая, как её девчонки. Села на порог, тоже заплакала:
— Сердце моё холодное! Некому дочек приласкать. Некому их угостить. Кто их научит шить-вышивать? Где наша бабушка?
— Я ваша бабушка! — прошептала старушка.
И тут подул такой ветер, что понесло бабушку как сухой листок. Покатились бабушкины лыжи с болотца между сосен, мимо всех лесов к устью Самой Кривой Речки, где высился холм. Прямо в снежную гору толкнул ветер бабушку и отстал.
Отдышалась старушка. Видит: где лыжи остановились — в снегу дырочка. Пригляделась, и показалось ей — в дырочке, в норке, избушка виднеется. Такая же, как у них, у людей. Возле избы амбар на высоких столбах. По насечённому бревнышку — по лестнице — взбираются мальчишки, рыбу перетаскивают. Большая куча мороженой рыбы у амбара свалена. Все мальчишки в серых сахах-шубейках. Шустрые. Один ловчей другого. А глаза у них зоркие! Как стрелы остры! Бегают мальчики наверх, кричат:
— Мама Мышка, вот сорога так сорога! Мама Мышка, вот налим так налимище! Мама Мышка, толще этой щуки разве нельма в Оби!
Перенесли всю рыбу в амбар, на пороге заплакали:
— Мама Мышка, дедушка опять обманул. Сказал, под рыбой нас бабушка дожидается. Нет никого! Нету бабушки! А-а-а!
Вышла женщина Мышка в серой сахе. Глаза острые, как у её сыновей. Села на пороге, заплакала:
— Сердце моё трусливое! Некому сыновей смелости научить. Где им привыкнуть еду для семьи добывать? Где наша бабушка?
— Я ваша бабушка! — сказала старушка.
И опять помчал её буран мимо всех лесов.
Утих, когда лыжи бабушки в дверь избушки ткнулись и на стук старик выглянул.
Принялся старик отряхивать снег с хозяйки, охлопывать веником, а из-под шубы смех и писк:
— Дедушка, не дерись! Дедушка, щекотно!
Распахнул дед дверь, шмыгнули в избу мышата, запрыгали лягушата. В тепле у очага в мальчиков и девочек обернулись. Вот хозяйке с хозяином и внуки, и внучки, помощники и помощницы. Так-то!
Тёмный бор сказки кончился, облас по Самой Кривой Речке до конца, до устья доплыл. Вылезайте на берег, живо!